Архив фантастики

Основная тема фантастического романа Александра Студитского «Разум Вселенной» посвящена рассмотрению двух магистральных направлений в разработке насущной проблемы противолучевой и противораковой защиты. В качестве положительного героя здесь выступает ученый-новатор Павел Александрович Панфилов, который ставит опыты по разработанной им теме созданной им же новой отрасли биологической науки – морфобиохимии. Напротив, в роли апологета «неправильной» научной позиции автор показывает профессора кафедры биологии Всеволода Александровича Брандта и его помощника, доцента Германа Романовича Штейна. И Панфилов, и Брандт, с глубокой убежденностью каждый из них продвигает свою теорию лечения рака и лейкемии.

Интрига в книге начинается в то время, когда на территории США в районе Колорадо было неудачно осуществлено испытание подземного атомного взрыва. Это повлекло необъяснимые геологические последствия, в результате чего черные радиоактивные облака покрыли земли Аризоны, Невады и Калифорнии, стали причиной угрозы жизни сначала 14 миллионам жителей этих штатов, затем по мере распространения радиоактивного облака невиданного размера всей стране, а вскоре и всему остальному миру. К тому же, в это время в Сан-Франциско пребывала группа советских студентов, у некоторых по возвращению была диагностирована лейкемия. Самая тяжелая форма оказалась у парня по имени Андрей Цветокв, который медленно умирал в то время, когда две лаборатории лихорадочно искали средство против этого недуга.

Автор постепенно подводит читателя к неверности теории Брандта и Штейна, что повлекло за собой уход из их лаборатории перспективного студента Юрия Чернова, доверившегося лаборатории морфобиохимии Панфилова. Юрий понял, что препарат ДНК не имеет перспектив в лечении рака и лейкемии и предложил ученому против лейкоза использовать не собственные, а чужеродные антитела, а для стимуляции – регенерирующую кроветворную ткань. Он был другом Андрея и решил во что бы то ни стало спасти товарища. Но в результате того, что Ученый совет принял к проведению испытаний метод Брнадта-Штейна, его друг умер после первой же принятой дозы вакцины. А в то же самое время препарат ЛПФ по методу Панфилова излечил лейкемию у еще одной студентки – Зои Лапшиной.

Вторая сквозная линия в романе – прилет на нашу планету инопланетного космического корабля (он упал в районе Пицунды), внутри которого после вскрытия были обнаружены несколько контейнеров, в одном из которых в наполненном жидким гелием саркофаге лежали два прекрасных существа – юноша и девушка. В шести других были найдены призмы, представляющие собой источники информации, которая была записана в виде спирали. Когда же советские ученые смогли расшифровать записанное в призмах послание, мир узнал о существовании разумной жизни на планете Ао – спутнике одного из солнц, принадлежащих к знаменитой двойной звезде шестьдесят первой Лебедя.

Цивилизация аотян на многие тысячелетия обогнала земное общество и технологии, в их идеальном мире не было места ни войнам, ни глобальным проблемам, ни болезням. Они не пользовались атомной энергией, а использовали для полетов гравитационные и электромагнитные силы космоса. Но оказалось, что найденные на корабле тела… заражены лейкемией! Оказывается, к шестьдесят первой Лебедя приблизился источник чрезвычайно сильной жестко радиации, типа нейтронного или гамма-излучения. И тамошние обитатели решили послать во все концы Вселенной корабли-снаряды не с просьбой о помощи, а с предупреждением о близкой угрозе космического масштаба.

Действие романа происходит в ближайшем будущем, по всей видимости, примерно в конце 1960-х – начале 1970-х гг. Автор описывает, что уже к этому времени советский космический пилотируемый корабль «Мир-1» обогнул Луну на высоте пятидесяти километров и вернулся на Землю, а на Луну был спущен контейнер с двумя собаками. К тому же в СССР был организован Международный институт межпланетных и межзвездных связей. На наше ночное светило для строительства стартовой площадки были доставлены все необходимые материалы и теперь готовится флотилия космических кораблей для отправки на Луну «селенавтов-строителей». Их цель – сборка и запуск автоматических космических снарядов за пределы солнечной системы в направлении планеты Ао. И это несмотря на то, что время полета к 61-й Лебедя – тридцать лет туда и столько же обратно.

Прошел год после страшной трагедии в США. Более половины территории страны превратилась в безлюдную пустыню, погибло двадцать миллионов человек от радиоактивного заражения. Еще тридцать имеют угрожающую дозу облучения. Лучевая болезнь стала бичом страны, постепенно распространяясь и по другим странам. Подвергся заражению и океан, в котором массово гибнет рыба, так что найденное советским ученым Панфиловым действенное средство от рака и лейкемии, будет той самой панацеей против вымирания всего человечества.

А еще через год с космодрома на Луне был осуществлен первый запуск космического снаряда в направлении планета Ао, который содержал информацию о планете Земля, о прибытии к нам космического экипажа с их планеты и судьбе экипажа.

* * *

Полемика вокруг романа «Разум Вселенной»

Роман Александра Студитского «Разум Вселенной», в основном его научная фабула, вызвал негативную реакцию некоторых ученых, что отразилось в серии публикаций об этом произведении в журнале «Новый мир».

А. Студитский. Разум вселенной. Роман. «Молодая гвардия». М. 1966. 384 стр.

В послесловии к книге «Разум вселенной» А. Студитский называет свой роман научно-фантастическим. Согласиться с этим определением можно только в том случае, если к нему добавить: научно-фантастический роман особого рода. В самом деле, в жанре научной фантастики еще не встречалось книги, где бы ставилась задача внушить читателю истинность идей, опровергнутых всем ходом развития науки, идей, никогда не имевших научного значения или полностью его утративших. Научная фантастика во имя лженауки.

В романе А. Студитского действие происходит в ближайшем будущем в нашей стране. Отрицательные или по меньшей мере заблуждающиеся персонажи – профессор кафедры биологии Брандт и его помощник доцент Штейн – руководствуются хромосомной теорией наследственности, молекулярной биологией гена, исходят из того, что план развития организма, план синтеза белков закодирован в ДНК клетки, а опасность лучевого поражения связана, по их мнению, с воздействием радиации на ДНК, то есть, в сущности, высказывают взгляды, разделяемые всей современной генетикой.

Брандтy и Штейну противостоят положительные герои – профессор Панфилов, ищущий студент Чернов. Панфилов исходит из «единства живых тел и окружающей их среды». Он о генах говорит следующее: «Гены? Неужели вы думаете, что… молекулярная биология всерьез относится к этому термину?» Чернов же считает, что нет доказательств непосредственного участия ДНК в синтезе белка.

Автор книги, доктор биологических наук, вполне солидаризуется со своими положительными героями. В послесловии он говорит о том, что события, описанные в книге, относятся к самому ближайшему будущему, что они определены «перспективами развития современной науки и культуры».

Словом, роман задуман как полное опровержение современной генетики и молекулярной биологии. Автор отстаивает те самые представления Т. Д. Лысенко, во имя которых насильственно тормозилось развитие советской биологии. Не выступая с этими иеями в научной печати, А. Студитский проповедует их теперь в романе. Апофеоз его таков: Панфилов и его друзья создают на основе этих идей действенное средство борьбы с лейкозом, а Брандт и Штеi\н, руководствуясь молекулярной биологией, губят больного этой страшной болезнью.

В книге говорится много хороших слов о терпимости в науке:. Панфилов – образец высокой морали и внимания к собеседнику. «Любого научного противника можно и нужно уважать», – говорит он. «Дисциплина познания заключается прежде всего в уважении к чужой мысли». Ах, как хорошо прозвучали бы эти слова лет двадцать тому назад в борьбе, в которой А. Студитский принимал участие отнюдь не как миротвореu. Сейчас А. Студитский призывает к мирном: у сосуществованию сторонников и противников современной генетики. Но мирное сосуществование различных теорий в науке возможно лишь до тех пор, пока не хватает экспериментальных фактов для решения вопроса. Современная генетика и молекулярная биология опираются на громадную совокупность фактов, а то, что им иногда пытаются противопоставить, сводится к бессодержательным общим фразам. Гибридизовать науку с лженаукой нельзя.

Роман – не научная работа. Поэтому неуместно здесь заниматься научным спором с автором. Но и художественные достоинства романа достаточно скромны. Отрицательные персонажи, как им и положено, элегантны и говорят «хорошо поставленными» голосами. Напротив, Панфилов «ораторскими способностями не отличался». Автор очень любит все красивое. Героинь (положительных) зовут Виола и Майя. «Море у берега пестрело разноцветными купальными костюмами, как гигантский цветущий и волнующийся под ветром луг» (Значит ли это, что цветущий луг тоже пестреет купальными костюмами?)

«Зоя взмахнула темными ресницами». «Она подбежала к cтoлy, погрузила лицо в пышные лепестки темно-красных пионов. «Какой дивный запах!». «Букет пионов в руках Майи благоухал радостным, праздничным запахом». А жители далекой планеты (такие тоже есть в романе!) говорят языком, известным по многим книгам этого сорта, - языком, состоящим почти из одних гласных: эи ао, илале эйе и т. д. В общем, налицо парадоксальное внесение стиля дореволюционной дамской литературы в современную научную фантастику.

Можно по-разному отстаивать свои научные идеи. Общепринятый путь состоит в публикации работ, в печатной или устной дискуссии по их поводу. А. Студитский воспользовался другим методом. Никто не может запретить ему обнародовать свою концепцию в форме романа. Но естественно, что и отклик на это событие появляется не в научном, а в литературном журнале.

Давайте же спорить!

Когда я вижу в нашей общедоступной печати выступления специалистов по вопросам самой современной отрасли биологической науки - молекулярной биологии, – во мне всегда борются два чувства.

Первое, очевидно, разделяют со мной все или во всяком случае огромное большинство читателей – чувство восхищения прорывом науки в новую, неизведанную область биологических явлений.

Что говорить, в этой области действительно наука совершила гигантский скачок, разгадав одну из самых сокровенных загадок живой природы, может быть, самую важную, потому что она относится к главному свойству жизни – свойству самовоспроизведения. Нельзя не восхищаться мастерством, техническим умением, изобретательностью, настойчивостью и смелостью мысли ученых, уловивших во мраке неимоверного множества протекающих в клетках химических процессов язык, или, как его называют, код, на котором совершается управление синтезом белковых молекул – наследственной основы всего живого. Пропаганда этих выдающихся достижений заслуживает всяческой поддержки и поощрения.

Но к чувству восхищения и одобрения у меня неизменно примешивается другое, гораздо более сложное, которому даже трудно подобрать название.

Пожалуй, с таким же или сходным чувством слушаешь абитуриента, который после блестящей сдачи первого экзамена с жаром повествует о своих планах полной перестройки и подъема на высшую ступень той специальности, которой он будет овладевать после приема в вуз. Это и досада на легкость расправы с теми науками, в которых блестящий юноша собирается проводить полную перестройку; и некоторое беспокойство и обида за науки, которым предстоит подвергаться атакам блестящего юноши; и раздражение самоуверенностью, с которой ведется рассказ об одержанных победах, – хотя сдан пока еще только один экзамен.

Признаюсь, при чтении рецензии на мою книгу «Разум Вселенной» («Новый мир», №6, 1968) , написанной членом-корреспондентом АН СССР М. В. Волькенштейном, специалистом по молекулярной биологии, первое чувство испытано было мной в минимальной степени. Зато второе – в самом сложном переплете – переживалось, да и сейчас, когда улеглось первое впечатление от чтения этой рецензии, переживается с достаточной силой.

Наивно было бы с моей стороны реагировать на оценку моей книги как художественного произведения. Как и любой читатель, М. В. Волькенштейн имеет полное право выразить в печати одобрение или неодобрение любому художественному произведению, в том числе, конечно, и моей книге. Понравилось – не понравилось, приятно это или неприятно автору, но критика для того и существует, чтобы оценивать достоинства и вскрывать недостатки появляющихся в нашей печати книг. К сожалению, хотя М. В. Волькенштейн и подчеркивает, что его отклик на это событие появляется не в научном, а в литературном журнале, поскольку автор «обнародовал свою концепцию в форме романа», три четверти его краткой рецензии посвящены критике этой концепции. Вот почему автор, научный работник, которому дорога развиваемая и пропагандируемая им научная концепция, вынужден дать некоторые разъяснения по поводу критических замечаний М. В. Волькенштейна.

Мне не хотелось бы использовать ту форму, в которой эта концепция подверглась критике в рецензии М. В. Волькенштейна. Здесь я могу только повторить те слова главного героя моей книги профессора Панфилова, которые цитирует М. В. Волькенштейн: «Любого научного противника можно и нужно уважать», «Дисциплина познания заключается прежде всего в уважении к чужой мысли». Правда, сейчас же за этими цитатами следует не очень приятное для автора обращение рецензента: «Ах, как хорошо прозвучали бы эти слова лет двадцать назад в борьбе, в которой А. Студитский принимал участие отнюдь не как миротворец».

Что говорить, в те времена, в конце сороковых – начале пятидесятых годов, то есть примерно лет двадцать назад, уважительная форма взаимной критики в науке действительно была не в почете. Мне не довелось участвовать ни в более ранних дискуссиях, ни в дискуссиях 1948 года (сессия ВАСХНИЛ) и 1951 года (объединенная сессия АН СССР и АМН СССР), но я очень сожалею о резком тоне своих статей середины пятидесятых годов (на которые, впрочем, мои оппоненты отвечали мне в не менее резкой форме, да еще вынуждая меня печатать их статьи в редактируемом мной журнале). Правда, небольшую скидку можно было бы сделать на возраст, в котором мы тогда пребывали. Однако в наши дни, и даже с учетом возраста моего рецензента, я не нахожу никаких оправданий той пренебрежительной и оскорбительной форме, которую использует М. В. Волькенштейн, развивая далее свою мысль.

«Сейчас А. Студитский призывает к мирному сосуществованию сторонников и противников современной генетики. Но мирное сосуществование различных теорий в науке возможно лишь до тех пор, пока не хватает экспериментальных фактов для решения вопроса. Современная генетика и молекулярная биология опираются на громадную совокупность фактов, а то, что им иногда пытаются противопоставить, сводится к бессодержательным общим фразам. Гибридизовать науку с лженаукой нельзя».

В еще более резкой форме оценка выдвигаемой автором романа концепции дается во вступительной части рецензии: «В самом деле, в жанре научной фантастики еще не встречалось книги, где бы ставилась задача внушить читателю истинность идей, опровергнутых всем ходом развития науки, идей, никогда не имевших научного значения или полностью его утративших. Научная фантастика во имя лженауки».

Я понимаю, что резкость и оскорбительность формы критики вызваны не только сравнительно молодым возрастом, но и запальчивостью, с которой автор защищает дорогую ему научную концепцию. Но я убежден, что он спустя какой-то срок пожалеет о том, что называл лженаукой другую научную концепцию только за то, что она противоречит его взглядам.

Из текста рецензии явствует, что рецензент, к сожалению, не счел нужным познакомиться с той научной основой, от которой отправляется научно-фантастическая сюжетная линия романа. Ему кажется, что если борьба идей, изображенная в романе, затрагивает молекулярную биологию, или – упаси боже – современную генетику, в какой бы форме эта борьба ни проявлялась, она не может относиться к сфере научного спора. «Словом, роман задуман как полное опровержение современной генетики и молекулярной биологии. Автор отстаивает те самые представления Т. Д. Лысенко, во имя которых насильственно тормозилось развитие советской биологии. Не выступая с этими идеями в научной печати, А. Студитский проповедует их теперь в романе». Но, право же, дело обстоит совершенно не так.

Во-первых, одновременно с романом «Разум Вселенной» А. Студитским и его сотрудниками опубликован сборник работ под названием «Экспериментальная гистология опухолевого роста» («Наука». М. 1966), в котором приведен большой экспериментальный материал, позволяющий иметь достаточно обоснованную самостоятельную точку зрения на вопросы развития, лучевого поражения и наследственности, о которых идет речь в романе. Конечно, ни о каком «полном опровержении современной генетики и молекулярной биологии» ни в этих работах, ни в тексте романа нет и речи. Выдвигается только определенная интерпретация данных современной генетики и молекулярной биологии, на что любой автор-экспериментатор, располагающий бесспорными экспериментальными данным и, имеет право.

Во-вторых, в то же самое время, то есть в конце 1966 года, одновременно с романом вышла брошюра А. Студитского «Строящийся организм», в которой достижения молекулярной биологии изложены в том восторженном тоне, которого они заслуживают, хотя вместе с тем излагаются и сомнения, составившие в романе его научную сюжетную канву.

В-третьих, одновременно с романом, то есть тоже в конце 1966 года, вышла большая специальная статья А. Студитского «Рибосомный аппарат и его возможная роль в приспособительной активности клетки», в которой также излагаются факты и соображения, относящиеся к научной сюжетной основе романа. Я не говорю уже о выступлениях с докладами на те же темы на различных конференциях и конгрессах, где защищалась развиваемая мной научная концепция. Тем не менее автору рецензии угодно было, заявив, что А. Студитский «не выступает с этими идеями в научной печати», подвергнуть критике не развиваемые мной научные идеи, а их отражение в научно-художественном произведении, не потрудившись даже разобраться, в чем эти идеи заключаются.

Каково бы ни было мое отношение к корпускулярной генетике в середине пятидесятых годов, когда я выступал с критикой ее теоретических положений, рождение и развитие молекулярной биологии и других новых биологических дисциплин не могло, естественно, не повлиять на мое отношение к этой науке. кторая за десять – пятнадцать лет сама претерпела столько изменений. Любая из биологических дисциплин, в том числе и экспериментальная гистология, составляющая мою специальность (не знаю, известно ли это М. В. Волькенштейну), не могут развиваться дальше без учета данных молекулярной биологии и современной генетики. В каждом моем научном выступлении, будь то книга, статья или научный доклад, достаточно отражены как огромный интерес к этим биологическим дисциплинам, так и профессиональное (как морфолога-экспериментатора) отношение к их достижениям.

Рецензенту, кинувшему критикуемому автору обвинение в том, что автор «не выступая с этими идеями в научной печати, проповедует их теперь в романе», следовало бы заглянуть в каталог любой научной библиотеки. Но, может быть, дело и не в этом.

Беда молекулярной биологии и современной генетики заключается в том, что эти научные дисциплины развиваются, как тепличные растения, огражденные от критики в любой форме, будь то научная статья или научно-фантастический роман. Магическая формула о насильственном торможении развития советской биологии (имеется в виду корпускулярная генетика) внедрением идей Т. Д. Лысенко отбивает охоту у любого ученого высказывать какие-либо критические замечания в адрес этих привилегированных дисциплин. Теоретики и пропагандисты достижений молекулярной биологии и современной генетики волей или неволей за последние десять лет (считая со дня организации первого специализированного учреждения этого профиля в Новосибирске) постепенно становятся замкнутой, аристократической кастой, охраняющей чистоту развиваемых ими теорий путем пресечения любых попыток делового критического их рассмотрения. Однако сильная теория не боится критики. Мне и в голову не приходило, что моя попытка изобразить в моем научно-фантастическом романе здоровую атмосферу научного спора и борьбы научных мнений может вызвать такую негативную реакцию у рецензента только потому, что в этом споре в какой-то мере подвергаются критике некоторые крайние взгляды и представления современной генетики. Такой же критике в моем романе подвергается со стороны теоретиков молекулярной генетики и герой романа профессор Панфилов. Взаимная критика рождает планы новых экспериментальных исследований. А как же иначе?

Какие поразительные успехи ни знаменовали бы собой в наше время развитие той или иной биологической дисциплины, самой гибельной ошибкой представителей этой дисциплины было бы игнорирование достижений других, в особенности смежных дисциплин.

«Громадная совокупность фактов», на которую, как справедливо говорит М. В. Волькенштейн, опираются молекулярная биология и современная генетика, не должна заслонять ученым не менее громадную совокупность фактов, стремительно добываемых в наше время представителями других отраслей биологической науки.

М. В. Волькенштейну должны быть хорошо известны слабые места и трудности, испытываемые и молекулярной биологией, и современной генетикой при переходе от тех предельно простых объектов (вирусы, бактерии, плесени), на которых достигнуты ошеломляющие успехи этих наук, к высшим организмам, развитие которых составляет сферу исследований экспериментальной морфологии, функциональной морфологии и биохимии, эмбриофизиологии и других дисциплин, владеющих специальными методами для анализа явлений развития. Не надо бояться, если от этих дисциплин будут исходить требования о пересмотре некоторых представлений и даже основных теоретических положений молекулярной биологии и современной генетики. Повторяю: а как же иначе?

Я не думаю, что М. В. Волькенштейн будет всерьез настаивать на своем заключении о том, что «мирное сосуществование различных теорий в науке возможно лишь до тех пор, пока не хватает экспериментальных фактов для решения вопроса». Такое заключение, в сущности, закрывает дорогу для всяких дискуссий в науке. Стоит только объявить одно решение достаточно экспериментально обоснованным, как любое другое неизбежно переходит в разряд лженаук, о которых говорит М. В. Волькенштейн. Но разве можно говорить, что экспериментальных фактов достаточно для утверждения предлагаемых молекулярной биологией и современной генетикой решений таких проблем, как лучевое поражение и противораковая защита, дифференцировка тканей, регенерация органов, защитные реакции организмов и многие другие проблемы, в разработке которых наряду с молекулярной биологией и генетикой или и без их участия заинтересованы многие другие биологические дисциплины, а также, в частности в первую очередь, практика здравоохранения.

Нет, мирное сосуществование наук и творческие научные дискуссии нам необходимы, как воздух, иначе мы с места не сдвинемся, упиваясь успехами молекулярной биологии и современной генетики, составляющих сейчас наиболее влиятельный фронт биологической науки. Не нужно забывать, что все эти ошеломляющие успехи, которыми я восторгаюсь так же, как любой объективно мыслящий ученый, пока еще весьма далеки от решения актуальных практических задач, выдвигаемых современной жизнью перед биологической наукой. Даже зарубежная биология, не испытывавшая никакого «насильственного внедрения идей», которые могли бы задержать ее развитие, и опирающаяся на достижения современной генетики и молекулярной биологии, вот уже на протяжении пятнадцати-двадцати лет не имеет никаких существенных успехов в приближении к решению таких проблем, как лучевая травма и противолучевая защита или рак и противораковая защита, о которых говорится в моем романе. А такое важнее достижение зарубежной биологической науки, как лечение лучевой болезни пересадкой костного мозга, было осуществлено не только не под влиянием идей молекулярной биологии, но скорее вопреки им, так как первоначальный замысел заключался в поиске терапевтического действия вещества наследственности – ДНК. Задача была решена только потому, что в ее решении участвовали специалисты, представляющие почти весь спектр направлений в биологической науке. Как же можно в наши дни с таким высокомерием отказываться от мирного сосуществования наук и клеймить как лженауку любую научную дисциплину, позволяющую себе опираться не на «громадную совокупность фактов» современной генетики, а прежде всего на собственный запас фактов и выдвигаемых на их основе гипотез?

Нет, тов. Волькенштейн, мирное сосуществование наук в форме творческих, товарищеских научных дискуссий не только возможно, но и необходимо, иначе науки неизбежно придут к застою и вырождению. Ограждение от критики самых влиятельных биологических дисциплин нашего времени – молекулярной биологии и современной корпускулярной генетики – с каждым годом все заметнее будет задерживать их развитие, пока не завершится глубоким разочарованием в их положительном влиянии на прогресс биологической науки. И чем скорее эти влиятельные науки отрешатся от иллюзии неуязвимости для критики, чем активнее они будут идти на сближение с другими биологическими науками, критически используя добываемые ими факты и выдвигаемые гипотезы и не пугаясь критического рассмотрения собственных фактов и гипотез, тем быстрее будут расти их авторитет и влияние на развитие биологической науки.

Так будем же спорить!

© А. Студитский, профессор, доктор биологических наук, заведующий
лабораторией эволюционной гистологии ИЭМЭЖ Акаделщи наук СССР.
Новый мир, 1969, №1 – с.277-281

О чем спорить?

Пространное письмо профессора А. Н. Студитского полностью подтверждает то, что сказано в моей краткой рецензии на его роман. Профессор А. Н. Студитский действительно солидаризуется со своими положительными героями. Он не отрицает того, что не был в прошлые времена миротворцем, не отрицает и своей принадлежности к направлению, противостоящему идеям молекулярной биологии. Громкие похвалы ей в начале письма противоречат дальнейшему его содержанию.

Профессору А. Н. Студитскому не нравится, что я называю утверждения Панфилова и Чернова лженаучными. Придавая большое значение возрасту, профессор А. Н. Студитский находит мне извинение в моей молодости. Тут он, к сожалению, ошибается. То, что писали и говорили двадцать лет назад А. Н. Студитский и его соратники, мне очень памятно. И напрасно А. Н. Студитский сейчас ссылается на свою молодость в те времена. В ту пору ему было лет сорок. Тогда А. Н. Студитский опубликовал в журнале «Огонек» статью под названием «Мухолюбы – человеконенавистники». Профессор А. Н. Студитский сейчас сожалеет о ее резком тоне. Но, видимо, не о содержании. А содержание сводилось к тому, что в этой статье генетика отождествляется с фашизмом и расизмом, а ее творцы – с куклуксклановцами. Слова эти звучали над еще не истлевшим прахом великого советского ученого-генетика Н. И. Вавилова. И, вопреки сказанному в письме, никто на эту статью не отвечал – ни в мягком, ни в резком тоне. И не стоило бы ссылаться на то, что «уважительная форма взаимной критики» тогда «была не в почете». Как у кого.

Я считаю недопустимым забывать прошлое, но не стал бы ворошить его, если бы профессор А. Н. Студитский сам этим не занялся.

Сейчас профессор А. Н. Студитский уже не говорит, что генетика – это расизм. Нет, сделав реверансы молекулярной биологии, профессор А. Н. Студитский пишет о ее практической бесплодности, кастовой замкнутости, нетерпимости к критике.

Что же, значит, вся современная микробиологическая промышленность, основанная на молекулярной генетике, практически бесплодна? Излечение некоторых видов лейкемии у животных аспарагиназой ничего не обещает человечеству? Или же вирусная теория рака? А какие реальные достижения науки и практики противоречат современной биологии?

И не заключается ли «кастовая замкнутость» молекулярной биологии в ее тесном союзе с физикой, химией, кибернетикой, в том сотрудничестве, которое и привело к «гигантскому скачку» науки? Кстати, пользу такого союза всегда отрицали представители направления, к которому принадлежит профессор А. Н. Студитский. Он и сегодня призывает к борьбе с «теорией информации в науке о наследственности» («Разум Вселенной», стр. 275; дальнейшие ссылки на ту же книгу) .

Профессор А . Н. Студитский хочет вести научный спор. О чем?

Письмо А. Н. Студитского не содержит каких-либо положений, дающих материал для спора. Обратимся к «Разуму Вселенной». Это правомерно, так как и в послесловии к роману, и в письме профессор А. Н. Студитский утверждает, что роман имеет научную основу – ту основу, на которой строятся научные труды автора.

Нельзя спорить с Панфиловым или Черновым, утверждающими, что любые молекулы (стр. 107) или кристаллы (стр. 266) парамагнитны. Это просто грубые ошибки. Нельзя спорить с тем, что хромосома состоит из рибосом (стр. 129) . Это – нелепость уже потому, что хромосомы содержат ДНК, а рибосомы – РНК. Нельзя спорить с тем, что клетка построена из рибосом, так же как организм из клеток (стр. 124) . Не спор здесь нужен, а ликбез.

Допустим, что студент говорит на экзамене, что хроматин – красящее вещество клетки (стр. 91) . Ему ставят двойку. (Поясню далеким от биологии читателям, что хроматин бесцветен. Он окрашивается определенными красителями, другие органоиды клетки окрашиваются другими красителями). Обычный студент постарается выучить предмет. Но может найтись студент, который обвинит экзаменатора в нетерпимости и призовет к «научному спору». Есть ли здесь место для спора? Кстати, в романе нет никакой «атмосферы здорового научного спора». Противники Панфилова и Чернова дискредитируются всячески (см., например, стр. 312).

В одном автор прав. Он действительно выступает и в научной печати. Здесь, однако, он не позволяет себе утверждений вроде следующего: «Возня с этой ДНК, как средством регуляции жизненных процессов, лишена всяких перспектив» (стр. 237). И здесь профессор А. Н. Студитский не может пожаловаться на отсутствие критики, спора. Упоминаемая им статья о «рибосомном аппарате» в «Успехах современной биологии» вскоре была подвергнута детальному анализу в том же журнале членом-корреспондентом АН СССР А. С. Спириным. А. С. Спирин убедительно показал полную научную несостоятельность этой статьи. Продолжения спора не последовало.

Сотрудники Института цитологии Академии наук СССР (цитологии, а не генетики или молекулярной биологии) не пожалели времени на обсуждение «Разума Вселенной». Обсуждение состоялось 18 декабря 1967 года. В нем приняли участие генетики и радиобиологи, цитологи и литературные критики. Было установлено абсолютное несоответствие этой книги науке. Профессор А. Н. Студитский был приглашен на обсуждение, но не смог или не захотел приехать. Спор не состоялся.

Не о «закрытии дороги» для всяких дискуссий в науке идет речь, а об устранении помех ее развитию. И ничего в науке нельзя «объявлять», а можно только доказывать. Доказывать экспериментальными фактами и логикой теоретических рассуждений. Таких доказательств своей концепции профессор А. Н. Студитский не выдвигает. Ни в научной печати, ни в романе, ни в своем письме. Вместо этого он вводит в заблуждение читателя, говоря о «громадной совокупности фактов», противоречащих «привилегированным» и «влиятельным» наукам – молекулярной биологии и генетике. Таких фактов нет, и эти области биологии пока не сталкивались с серьезными противоречиями.

«Любого научного противника можно и нужно уважать». Фраза совершенно правильная, но ударение в ней следует сделать на слове «научного». Панфилов и Чернов уважения не заслуживают.